– Ладно, с автобусом все ясно, – сказал я нетерпеливо. – Где и как был убит Жовтобрюх?

– Его убили на кладбище. В прессе об этом не сообщалось, но у меня в милиции есть приятель в больших чинах, мы с ним ходим париться в одну баню, так вот он рассказал, что над нашим бывшим соседом словно тигр поработал. Жовтобрюх был буквально разорван. Кроме того, убийца измазал кровью все близлежащие надгробья. В общем, картина была не для слабонервных.

– Убийцу нашли?

Отец посмотрел на меня странным взглядом и отрицательно покрутил головой.

– Вот в этом вся наша доблестная милиция, – сказал я не без сарказма. – Если бока намять безвинному, так менты тут как тут, а ежели преступление раскрыть, так им вечно что-нибудь мешает… как плохому танцору мужские принадлежности.

– Не в этом дело, – сказал отец.

– А в чем?

– Как намекнул мне генерал, убийство, скорее всего, было ритуальным.

– Во как… А почему он так думает?

– Возле убитого нашли несколько свечных огарков из черного воска.

– Допустим, все это правда. Но я опять-таки не понимаю, что ты подразумевал под словом «мозаика»?

– Ну, во-первых, Хамович, если отталкиваться от твоего рассказа, был убит так же, как и Жовтобрюх. Закономерность улавливаешь? Ты скажешь, что не было черных свечей. Давай этот пункт уточним: ты их просто не видел, потому что свечи изъяли как вещественное доказательство. Это может быть? Да, может.

– Надо будет спросить у Ляхова… – пробурчал я себе под нос.

– Что ты сказал? – спросил отец.

– При случае уточню этот момент у опера, который ведет расследование дела об убийстве Хамовича.

– Уточни… Так вот, это еще не все. Это уже цветочки, но еще не ягодки. А листочками являются странные телефонные звонки, тот уродливый нищий и «лозоходец». Что касается стебля и корней – откуда ноги растут у всех этих кровавых событий – то здесь вообще темный лес. Можно только догадываться.

– Пап, я никогда не думал, что ты такой фантазер. Причем здесь одно к другому!?

– Ника, я это чувствую. Ты понимаешь, о чем я?

Еще бы не понимать… Вся наша семья знала, что дед был не только академиком, но еще и экстрасенсом. Но свои способности он применял только на работе. Какая-то часть его дара перешла по наследству и к отцу. Об этом мне стало известно совсем недавно.

Но батя постарался выбросить из головы «эти глупости», как он говорил, и посвятил всю свою жизнь прагматическим прикладным наукам. А сегодня он, похоже, решил нарушить табу.

– Понимаю, – ответил я очень серьезно.

– Попробую посмотреть, – сказал отец напряженным голосом.

Похоже, ему очень не нравилось то, чем он сейчас должен был заняться. Отец прикрыл веки и напрягся; на висках у него вздулись жилы, лоб покрылся испариной, а лицо стало бледным и чужим.

– Я вижу какую-то конфигурацию… что-то темное… и щупальца, как у спрута… – Он начал говорить каким-то загробным голосом, медленно и натужно, словно выдавливая слова из горла. – Тебя я тоже вижу… но в стороне…

На какое-то время отец умолк. Создавалось впечатление, что он во что-то всматривается, но с закрытыми глазами. Отец даже шею вытянул, как это обычно делают люди в подобной ситуации.

– Нет! Не-ет!!! – вдруг вскричал он и, мотнув головой, резко отшатнулся назад; но глаз так и не открыл.

Мне показалось, что отец потерял сознание.

– Папа, что с тобой!?

Я схватил отца за плечи и начал трясти. Спустя несколько секунд, которые показались мне вечностью, веки его глаз дрогнули и поднялись. На меня смотрели совершенно чужие, какие-то стеклянные глаза.

– Батя, очнись! Папа…

Я испугался так, как никогда прежде. Меня всего трясло.

– Все нормально, Ника, все нормально… – сказал отец по-прежнему глуховатым голосом и поискал что-то глазами.

Я понял, что он хочет. На большой бронзовой пепельнице девятнадцатого века с фигурками джентльменов-охотников и загнанного оленя в окружении собак, лежала его трубка; она еще дымилась. Я подал трубку отцу, он жадно схватил ее и сделал несколько глубоких затяжек.

– Уф-ф… – Отец покачал головой. – Больше никогда… Даже под угрозой расстрела…

– Зачем ты это сделал!?

– Сынок, а можно без глупых вопросов?

Я смущенно потупился. Вопрос и впрямь был наивным. На его месте я поступил бы точно так же.

– В твоем доме еще кто-то умрет, – сказал он с большой тревогой. – Скоро.

– Не исключено. У нас много стариков.

– Я не об этом. Будет еще одно убийство. И оно случиться в твоем подъезде.

– Ты… ты это видел!?

– Не помню. Кажется…

– То есть, как это – кажется?

– А как во сне. Все забывается, остается лишь главное – или радость, или тревога. Я просто знаю, что нужно ждать беды – и все. Больше никаких подробностей.

– Но ты же говорил, что будет убийство!

– Да. Я видел кровь. Много крови.

Мне стало не по себе. Я немного помялся, а затем осторожно спросил:

– И кого там… на этот раз?… Ты не знаешь?

– Не волнуйся, – сразу понял меня отец. – С тобой должно быть все нормально. Ты был рядом, и в то же время в стороне. Я не заметил на тебе черных теней.

– Спасибо, батя. Утешил… И что мне теперь делать? Бежать в милицию с заявлением? Мол, так и так, мой гениальный и прозорливый отец предрекает дому по такому-то адресу страшную трагедию… Блин! Меня засмеют. И хорошо, если не дадут пинка под зад.

– Никуда не нужно бежать. Беда в твоем подъезде неотвратима. Вот уж это я знаю точно…

Отец вдруг умолк, а потом, судорожно сглотнув, продолжил, не глядя на меня:

– Ника, может, поживешь у нас недельку, другую? Мать соскучилась, я тоже…

– Пап, ты же фаталист. Чему быть, того не миновать.

– Перестань! – Голос отца сорвался на фальцет. – Я не сивилла*, а мои видения могут быть всего лишь бредом сивого мерина.

– Вот и я об этом… – Я преисполнился решительности – или сейчас, или никогда. – Ты лучше скажи мне, как попала к тебе эта монета и куда она потом девалась?

*Сивиллы – в греческой мифологии прорицательницы, в наркотическом экстазе предрекающие будущее (чаще всего бедствия).

Я подсунул ему под нос все тот же листок со сканами рудничного талера.

– Опять ты за свое… – буркнул недовольно отец и взял листок в руки.

– Узнаешь? – Я затаил дыхание.

– Конечно. Памятью я еще не слабую. Было дело. Я приобрел эту монету у какого-то старика – из ваших. Зашел как-то в клуб нумизматов и купил.

– Зачем? Ты ведь не коллекционер. И потом, я думаю, она досталась тебе совсем не дешево.

– Верно. Тот старый хрыч все жилы из меня вымотал, пока сдался и мы сговорились. Хорошо, что тогда были не такие цены на все, как сейчас, и ходили в основном рубли, а не доллары. Что касается твоего вопроса, зачем мне нужны были монеты, то здесь нет никаких секретов. Я тогда купил их не только у зловредного старикашки, но еще у двух или трех человек. Мне нужно было для опытов серебро с определенными свойствами. Старинные серебряные монеты подходили для моих целей просто идеально. А твой дед отказался поделиться со мной частью своей коллекции, хотя я уверял его, что с монетами ничего не случится.

– Ты что, делал из раритетных монет контакты!? – Я невольно ужаснулся. – Это же варварство!

– Наука требует жертв, сынок. К тому же монеты я не портил. Меня интересовали другие вещи.

– Какие?

– Не забивай мозги разной чепухой. Это тебе не нужно. Если я скажу, что исследовал, как испарятся различные сплавы серебра в волноводах при таких-то и таких режимах, ты поймешь, о чем идет речь?

– Нет, – признался я.

– То-то. Эту монету, кстати, я хорошо запомнил.

– Почему?

– Потому что она чеканена из серебра высочайшей пробы. Когда мои лаборанты провели спектральный анализ этой монеты, то ахнули. Старинное серебро практически без посторонних примесей – это что-то уникальное. Такую пробу можно получить только на современном оборудовании.

– Понятно, – сказал я нетерпеливо. – А потом? Что было потом?